Не скажу, когда именно бабка Блошиха появилась в нашем поселке, я не расспрашивал. И уже тем более понятия не имею, почему местные стали ее так называть, но дом за балкой больше не пустовал. В нем поселилась, с разрешения участкового, разумеется, пусть тихая, ничем не примечательная, но все-таки жизнь.
— Да, кому она мешает? — сказал участковый председателю, когда тот не хотел ключи от хаты давать. — Витьке Крыпову еще десятку сидеть, а когда выйдет, может и бабка уже помрет. А так, хоть хату не растащат.
Сидельца того, Витьку, я плохо помню. Они с приятелем в наш совхоз на уборочную завербовались, а осенью и вовсе решили остаться. Здесь всегда так: кто-то стремится свалить в город, другие, наоборот, бегут в деревню. Мне едва тринадцать исполнилось, когда за Витькой Крыповым менты из райцентра приехали.
— Пятнаху ни за что впаяли! — жаловался моей матери Витькин приятель. — Ну, пырнул гада ножом, так ведь из-за бабы, без всякого злого умысла, а тот возьми, да и помри! А адвокат, падла ленивая, даже дело читать не стал. Ну и…
Мать у меня тихая, спорить не любит. Стоит, ладонь в ладонь сложит и кивает. Когда батя вещи собирал также стояла. Нет бы, скандал закатить, посуду перебить... А она взяла и во всем доме полы намыла. Дались они ей? Я со злости ведро пнул, да так, что вода выплеснулась, а мать и подзатыльника не отвесила. Наоборот, прижала и давай в макушку целовать. Потому что сердце у нее доброе! Случись, какой тощей собаке или коту приблудиться, всех накормит. Хозяйство-то у нас большое, отец не стал делить, так с одним чемоданом и уехал. А нам много не надо, вот мать и раздает кому яиц, кому молока. Про бабку Блошиху тоже не забывает. Соберет всякого, сложит в корзину, а я несу.
Честно признаться, не люблю я за балку ходить. Вовсе не потому, что раньше там убийца жил, а через дорогу — поселковое кладбище. Зябко в доме. Иной раз жара, аж асфальт закипает, а к бабке Блошихе как приду, весь мурашками, мерзну. А уж как трехлитровую банку с маргарином увижу и вовсе мутить начинает. Это я сейчас привычный, в первый раз едва выскочить успел, у крыльца вывернуло. Она этот маргарин на хлеб мажет и с чаем, а запах из банки хуже, чем у просроченного курабье в поселковой лавке.
Потому, я всегда стараюсь все по-быстрому вытащить и улизнуть, чтоб старуха не попросила сбегать в магазин за хлебом. Мать-то в корзину каждый раз целый каравай кладет, но бабка Блошиха впрок запасается. Укутает буханки полотенцем, а сверху телогрейкой накроет, говорит, хлеб тогда долго не черствеет.
— Бабушка, — решился я однажды спросить, — а почтальонша к вам ходит?
— А чего ей лишний раз ноги топтать? Писем мне не пишут, а газеты читать зрения нету, — она откинулась на спинку скрипучего стула и посмотрела на стол, где я разложил гостинцы от матери.
Бережно потрогала каждое яйцо, покрутила банку со сметаной, а вот кулек с копченым салом не решилась развернуть, наклонилась и опасливо принюхалась.
— А пенсию кто приносит? — не унимался я.
Старуха положила одутловатые морщинистые руки на колени и рассмеялась.
— Кто ж мне ее даст, деточка? Из всех документов — только справка из милиции. Когда в Казахстане жила, получала. Перед самым переездом в Россию пожар случился, все документы сгорели. Восстанавливать надо, а кто поедет? Да и не пустят, теперь Казахстан — иностранное государство.
— А дети, внуки?
Рук с колен бабка Блошиха не убрала, лишь развернула ладонями вверх, оголив коричневые подушечки пальцев. А выражение почти бесцветных глаз, осунувшийся овал лица, обрамленный седыми неряшливыми прядями, придали старухе задумчивости.
— Тебя мамка-то, поди, заждалась? Бери, деточка, корзинку и ступай.
Попрощавшись, я вышел на улицу и вдохнул полной грудью. Как-будто там, в доме, не мог этого сделать. Домой я возвращался со странным ощущением. Не холода — другое. Казалось, снова вижу, как отец запихивает вещи в чемодан и отчаянно пытается закрыть, придавив коленом. А металлические замки то и дело отщелкиваются. Тогда он хватает грубую веревку и связывает, небрежно. Наспех.
— Макар! — кто-то проорал над ухом и хлопнул по плечу. — Оглох? — Петька таращился на меня как в тот раз, когда я мочку проколол. — Зову тебя, зову...
— Как думаешь, откуда у нее деньги? — перебил я.
— Не понял?
— Ну, у бабки Блошихи, что живет в доме, где раньше Витька Крыпов.
— Которого посадили за поножовщину?
Я кивнул.
— А мне почем знать? — Петька пожал плечами. — Почему спрашиваешь?
Он посмотрел на пустую корзину и хмыкнул.
— Мамка послала?
— Угу, — не стал отпираться.
— Я чего хотел-то, вечером в клубе «Хон Гиль Дона» крутят, сходим?
— Сто раз видели. Да, и настроения нет.
Петька остановился и напустив серьезности, спросил:
— Неужто, старая ведьма сглазила?
— Дурак ты, Петька. Никакая она не ведьма.
— Э-э-э, не скажи. Сам слышал, как мамка с соседкой про нее брехали. Будто бы Блошиха младенцев воровала, чтоб крови напиться, типа невинных. А кто так поступает, если не ведьмы?
Я не стал спорить. У нас в поселке всякое насочиняют, лишь бы уши свободные нашлись. Но в клуб вечером все же пошел. Петька в сотый раз демонстрировал приемчики из корейского боевика, вскидывая то правую, то левую ногу, а я кивал, делая вид, что у него получается. Кто-то из пацанов раздобыл бутылку самогона, и я не заметил, как в моей руке оказался стакан. Бутылка быстро опустела и Петьку отправили за второй. На экране мелькали узкоглазые лица, размахивали руками и ногами так яростно, что у меня голова закружилась. Не дожидаясь окончания кинофильма, я свалил домой.

На утро голова просто раскалывалась — ни сесть, ни встать не мог. Так и провалялся в кровати до вечера. Мать ворчала, что я последние школьные каникулы трачу на гулянки, а мог бы к отцу в город съездить и показала открытки. Оказывается, он присылал их на каждый мой день рождения, а она не решалась вручать, думала, я его не простил. Под каждым поздравлением отец писал: «Жду в гости, сын!».
— Пусть ждет, может, когда и заеду.
Я отдал открытки и отвернулся к стене. Велюровая олениха, окруженная детенышами, укоризненно смотрела с ковра. А я подумал, не пора ли снять со стены это Бэмбячье семейство и повесить постер «Алисы» или Цоя? Мать присела рядом и положила руку мне на макушку. Собирается упрашивать.
— Я и билет купила, на завтра. Поезд в три часа. Дядя Гриша отвезет на вокзал, всего на неделю?
Она запустила пальцы в шевелюру и слегка потрепала за волосы.
— Ради меня. Проведай отца.

Неделя пролетела незаметно, отец оказался совсем не таким, каким я его запомнил. Извинялся за все подряд и придумывал, чем бы меня в городе удивить. Его немолодая жена вечно готовила и пекла, огорчалась, если отказывался есть, а я, признаться, не привык к такому разнообразию. Да и не принято в деревне салаты с майонезом, мясо по-французски, шарлотку с корицей. Мать ведь тоже вкусно готовит, но все по-простому, без городских изысков. А отец уж не знал, чем угодить? Тогда я его спросил, где можно купить плакаты с артистами? Провожая меня на вокзале, он косился на туго скрученные рулоны, не решаясь обнять. Наши взгляды встретились, и я почувствовал, как мой рот растянулся в улыбке, а его голубые глаза потеплели.
Когда я вернулся, сделал то, что давно хотел — снял старый велюровый ковер с оленями и повесил плакаты. Комната моментально преобразилась. Теперь на меня смотрели певцы, подмигивая, бросали вызов — фанатам, рок-н-ролу, всему миру. Мне до жути захотелось показать постеры Петьки. И тут я понял, что не видел его с того самого момента, как ушел из клуба.
На следующий день мать собрала очередную корзину и отправила к бабке Блошихе. Пока шел, прикидывал, где может тусоваться Петька? Солнце палило так, что в балке притихли даже жабы. Они зарылись в дно илистого ручья и пузырились, раздувая щеки. Отчего-то подумалось о бабке Блошихе. Наверное, тоже спряталась, примостилась в тряпье и тяжело дышит. Когда я дошел до калитки, пот лил ручьем. Футболку хоть выжимай, не раздумывая, стянул и повесил на плечо. Дверь оказалась открыта. Я отодвинул выцветший, в мелких дырках кусок ткани, натянутый над наличником — мамка-то, чтоб мухи в хату не залетали, вешала белоснежный тюль — и вошел.
— Бабушка, — негромко позвал Блошиху. — Это Макар. Вы, дома?
Померла что ли? Корзина заскользила в руках, а коленки задрожали.
— Бабушка! — позвал снова, срываясь на писклявый крик.
В три шага проскочил сенцы и влетел в комнату. Она сидела на краю кровати, уставившись на руки, которые привычно лежали на коленях, ладонями вверх. Матрас съехал, обнажив ржавую сетку, а перекрученная серая простыня не закрывала и половины полосок.
— Украли, — тихо произнесла Блошиха.
Я поставил корзину на стул и осмотрелся. Побелка на стенах давно пожелтела, оно и понятно: Витька Крыпов лет пять сидит. Газеты, которыми еще старый хозяин окна закрывал, выгорели, букв не разобрать. Краска на полу стерлась и потрескалась.
—  Что украли-то, бабушка? — спросил я, вынимая гостинцы.
— Деньги.
Я выронил кусок масла — мать завернула в кальку, а та быстро пропиталась — поднял и положил на стол, к остальным продуктам, но Блошиха даже головы не повернула.
— Много?
— Все, что было.
Только сейчас я заметил телогрейку, которая висела на спинке стула и скатерть без единой крошки. Бабка Блошиха посмотрела на меня. Сухие старческие глаза почти не отражали, пробивающийся сквозь газеты солнечный свет. Тусклые, с опущенными вниз уголками век, они словно стонали от безысходности.
— Я сейчас, — не узнавая собственный голос, сказал я, — мигом. Вы пока кушайте, мать тут положила, — и пулей выскочил из дома.

Я без труда нашел Петьку, благо, совхоз маленький. Тот не успел обрадоваться моему появлению, как я схватил его за грудки и прижал к стене.
— Говори! Чьих рук дело?
Петька захлопал глазами. Я тряхнул приятеля с силой.
— К бабке Блошихе, кто влез? Ну!?
— Да у нее, сам знаешь, брать нечего, — наконец прохрипел Петька.
— А деньги?!
Петька выдохнул и опустил голову.
— Да там было-то, двадцать пять рублей, клянусь!
— Верни, — потребовал я.
— Сдурел? Тарас их давно тю-тю, на самогонку. — Петька ухмыльнулся, но тут же осекся. — Тарас ни за что не вернет. Не-а.
— Тогда ты.
— Я-то причем? Меня там даже не было! — начал оправдываться Петька.
— Хочешь сказать на Блошихины деньги с Тарасом не бухал?
Петькины щеки вспыхнули не хуже помидор, что у его мамки в огороде. Я расцепил пальцы, резко развернулся и побежал.
— Стой! Мака-а-а-р, ты куда?! Участковый в райцентр уехал. Макар!?
Он позвал по имени дважды, а я бежал, подсчитывая, сколько у меня в наличие бабла: червонец, что отец сунул на перроне, в копилке рублей восемь и семь решил занять у матери. Знал, что не спросит зачем. Я влетел в комнату, достал со шкафа фарфоровую свинью и опустошил розовое нутро. Мать застал у плиты и попросил семь рублей, пообещал отдать через неделю. Летом в совхозе работы хватает. Да и кому нужны эти каникулы? Не успев перевести дыхание, рванул обратно к балке.

Я застал Блошиху в той же позе. К еде она так и не притронулась.
— Бабушка, — слова давались с трудом, гортань стянуло сухостью, — почему вы не поели?
Она едва заметно дернула плечами.
— Отвыкла.
Я протянул руку и разжал кулак. Она посмотрела на смятые купюры.
— Вот, — я шагнул ближе, — ваши деньги. Они все вернули. Берите.
Слегка покачиваясь взад-вперед, Блошиха зашевелила бледными губами.
— Я как все уже не могу, развалина-развалиной. Только на могилках прибраться, пыль, песок смахнуть. Многие в город уехали, так некому присмотреть, а я близко. Какую-никакую копеечку, а подзаработаю. Хотела к сыну съездить, в тюрьму, навестить. Если б не сел, может и не разыскала вовсе. Он после смерти отца перестал писать мне, переехал.
— Неужели, Витька Крыпов?
Она кивнула.
— Я, правда, хотела забрать его с собой в Казахстан, но второй муж был против. А я все надеялась, думала, год-два, рожу еще одного сыночка, и муж смягчится.
Она просунула руку под подушку и достала кошелек. Маленький из черной потертой кожи. Открыла и достала черно белую фотографию, три на четыре с истрепанными уголками.
— Хорошо, хоть ее не тронули.
Она поднесла маленький клочок плотной бумаги к губам и поцеловала.
— Боюсь даже спрашивать. Разве можно простить мать, что дитя свое бросила?
— Простит! Конечно, простит. А хотите, я вам кашу сварю? Я умею, честно, — вскочил, оглядываясь в поисках кастрюли.
Она убрала в кошелек фотографию и деньги, что я принес, и сунула под подушку.
— Ты мне хлебушек маслицем намажь, а то сил нет даже чайник поставить. А я прилягу.
 На веранде стояла электрическая плитка. Вскипятил воду в кастрюле, чайника не нашлось. Нарезал хлеб, намазал маслом, как просила, отнес в комнату. Но Блошиха не дождалась, уснула. Поставил чай с бутербродами на стол и тихо вышел. Жалко, что чай остынет и масло растает, но будить не хотелось. Кто знает, сколько она так просидела? День, два, неделю? Ничего, до сентября полно времени, матери верну долг и бабке Блошихе помогу. Навестит она своего Витьку. А еще, надо узнать, как ее зовут, а то неудобно, все-таки односельчане, как-никак.

Мне достались молодильные яблоки старой феи. Сижу, смотрю на них. То ли испечь и сразу все съесть, да поди впадешь в детство, как сама фея. То ли засушить и глотать по кусочку всю жизнь. Опять же, обидно будет смотреть, как дряхлеют и умирают сверстники. То ли сделать из них чудесную мазь от бед и неприятностей.
Старой хорошо. Вон, скачет сейчас во дворе на скакалке и совсем не помнит, как десять лет назад похоронила мужа. Глупая история вышла, я вам скажу. Наиглупейшая! Муж ее, как и все мужчины, ничтоже сумняшася, съел то ли пять, то ли десять таких яблок. Его даже на кладбище везти не пришлось, осталась одна одежда и вставная челюсть. Исчез из поля зрения. Возможно, под микроскопом, на предметном стекле его бы и увидели, но по каким сусекам скрести, чтобы его обнаружить, никто не знал.
Вот так задачу оставила мне любимая тетушка! И попробуй разбери, в какое время и кому их есть. Молодость — мечта всех красавиц мира. А что, если иногда, им захочется стать старой ведьмой, лишь бы оставили в покое? А ну как мужчины-женатики объедятся этих плодов и помолодеют до полной досады своих жен? Это же целое испытание на старости лет: муж-карапуз, которому то титю, то погремушку, то кота за хвост подергать надо. Да и не безопасно это. А вдруг некий Синяя Борода будет избегать расплаты за всех загубленных женщин, благодаря силе и очарованию молодости? Нет, нехорошо это.
Отнести их в дом престарелых что ли? Пусть люди заново жизни обрадуются! Так ведь и строй сменился, и времена такие, что мама не горюй! Порадуются ли? Представляете, всех новоиспеченных карапузов, не разобранных по домам родственниками, сдадут в детдом? Может быть, угостить их маленькими кусочками, сказав, что это витамины? Ну да. Это продлит их жизнь, но не лишит проблемы одиночества.
Ни одной стоящей мысли! Что делать? Вообще, эти яблоки хранятся долго или нет, кто-нибудь в курсе? Их лучше морозить или сушить, варить или сохранять в погребе?
Пахнут вкусно, медком. Даже не думала, что у яблок медовый запах. Значит так, одно испеку, другое заморожу, третье засушу, четвертое натру на терке и добавлю кленовый сироп. Пятое, шестое, седьмое отнесу в погреб. Восьмое съем по частям и запишу результат в дневник. На будущее, чтобы точно знать, чего и сколько надо для вечной молодости.


День первый.
Съела кусочек яблока в один кубический сантиметр. Жду изменений. Пока только настроение хорошее и давление не мое.


День второй.
Съела второй кусочек в один кубический сантиметр. Вспомнила про вишневые конфеты с коньяком. Порадовалась жизни. Почему конфет в коробках всегда мало?


День третий.
Съела еще кусочек в один кубический сантиметр. Обнаружила, что разгладились морщинки около глаз. Похвасталась приятельнице. У той испортилось настроение. Про молодильные яблоки молчу. Зачем раньше времени разглашать, что идет эксперимент!?


День четвертый.
Съела еще один кусочек. Сижу у зеркала, жду изменений. Задумалась, на сколько лет я хотела бы выглядеть. В задумчивости съела еще кусочек и еще...
Чувствую, табурет стал очень жестким. Вещи на мне повисли, как мешки. Оказывается, лишние килограммы испарились и теперь надо искать, где бы раздобыть одежду — дойти до рынка, чтобы на свой размер купить. Печально как-то. Да и 42-ой по нынешним меркам не самый шик. Ну да ладно.


День пятый.
Ищу на рынке вещи на свой возраст и вес. Есть детские, молодежные со стразами, дырками и потертостями. Морально не готова к такому гардеробу. Есть вечерние модели. Но зачем они мне!? Есть спортивный костюм. Придется пока взять его.


День шестой.
Съела еще кусочек. Брыли ушли. Ушки оттопырились, как раньше. Да что же это!? Я разве ушки торчком просила? Плачу. Жалко себя. Осталась без старых вещей и с ушами. Приятельница не разговаривает уже третий день.


День седьмой.
Волосы стали как-то гуще, ресницы длиннее. Ножки тощенькие, с мослами, как в юности. Молодые люди на улицах пристают, норовят познакомиться. Мне стыдно. Говорю, что я им в бабушки гожусь, ржут, как кони.


День восьмой.
На свой страх и риск съела еще кусочек. Позвонила мама, говорит, ее в школу вызывают. Я не поверила. Мало ли сейчас телефонных мошенников!? Позвонили из школы. Говорят, что у меня хвост по алгебре. Про себя послала все школьные заморочки. Отключила телефон, чтоб не звонили одноклассники.


День девятый.
Смотрю на остатки яблока. Выкинуть жалко. Есть опасно. Может, маму накормить, тайно, чтоб скандала не было?


День десятый.
Подсунула маме кусочек. Она говорит, что это угощение для попугаев она есть не будет. Я ей варенья с молодильными яблоками к чаю. Сама вся напряглась, жду, когда маму спасать надо будет, чтобы они с тетей вдвоем не пошли копаться в песочнице. Пьет чай, пару ложек варенья съела и глядит вопросительно:
— Ты чего сама не ешь, ждешь, когда все кончится?
— Жду, — отвечаю и медленно краснею.
Пару ложек варенья это не много. Ну сколько ей надо, чтобы чуть-чуть помолодеть?


День одиннадцатый.
Мама в приподнятом настроении ушла в гости. Я ищу тетю.


День двенадцатый.
Тетю нашли вместе с соседом дядей Борей. Она, не глядя, скормила ему целое яблоко. Теперь дядя Боря рыдает у дверей своей квартиры, просится домой, но тетя Света настойчиво хочет сдать его полицейским, как потерявшегося ребенка. Мои рассказы про молодильные яблоки ее не впечатляют.


День тринадцатый.
Пришли полицейские. Требуют яблок. Отдали обычные. Ждем повторного визита.
Маме скормила еще два кусочка яблока, пока все по соседям не разошлись. У мамы пропала седина и перестали болеть суставы.


День четырнадцатый.
По случаю чудесного исцеления суставов начали ремонт. Пришли полицейские. Требуют яблок. Отдали обычные. Добавили денег на килограмм в соседней лавке.
Пришла тетя Света. Плачет о муже. Я ей припомнила, как рыдал за порогом маленький дядя Боря.


День пятнадцатый.
В шесть утра пришли опера. Долго извинялись. Перечисляли, у кого какая нужда до яблок. Очень просили поделиться. Тетя Света, услышав, что у нас лица, имеющие отношение к маленькому Борису Моисеевичу, решила не терять времени зря и стала требовать мужа домой. Всем составом группа заинтересованных переместилась в квартиру тети Светы. У нас остался один, успевший угоститься вареньем из рук моей маленькой тети Мили. Теперь одни вдвоем играют в прятки.


День шестнадцатый.
Тетя Света пытается выменять изрядно помолодевшего опера на своего маленького мужа. Торг идет слабо. Полицейских в городе перебор. Приходил директор школы. Долго беседовал с мамой. Так популярны мы еще не были никогда.


День семнадцатый.
Увезли от греха подальше тетю Милю в деревню к бабушке, пока она еще кого-нибудь не накормила чудо-яблоками. В три по полудни приходил маленький дядя Боря, отпрашивал тетю Милю гулять. Тетя Света стояла рядом, утирая слезы.


День восемнадцатый.
Я устала от необходимости доказывать, что я не то, чем кажусь. Закрылась в комнате, никого не пускаю. Мама пьет на кухне корвалол.


День девятнадцатый.
Добавила маме в кашу перетертое яблоко. Папа обрадуется, увидев маму, когда приедет из командировки.


День двадцатый.
Приехал папа. Был жуткий скандал. Он решил, что мы все семейные сбережения спустили на пластических хирургов и косметологов. Отпаивали успокоительным папу. Сказать про яблоки и тетю побоялись.


День двадцать первый.
Бабушка привезла тетю Милю...
Папа слег с сердцем. Вызывали врача. Эксперимент остановила. Яблоки спрятала. Благодаря тете Миле у бабушки нет больше куриц и коровы. Теперь все ее хозяйство — лоток яиц и теленочек маленький, которого еще кормить и кормить. Бабушка даже не ругалась. Втолкнула ее назад и сказала:
—Возвращаю хозяевам! — и дверью хлопнула так, что часы сами решили пойти, хоть, у них уже две недели, как села батарейка.
К слову сказать, на таком заряде часы шли год без каких-либо манипуляций с питающим элементом.


Вы не думайте, я не вру. Папу две недели держали в больнице. Выписали, когда мама ему компот из тетиных яблок принесла. У них после распития этого компота всю палату выписали. Врач сказал, что такого чуда за тридцать лет работы в стационаре ни разу не было.
Теперь отец бегает с мамой по утрам. Старается держать форму.
Тете Миле пришлось сделать новые документы, а моим родителям, по такому случаю, ее удочерить. Дядю Борю официально объявили без вести пропавшим. И теперь маленький муж тети Светы наречен Борисом Борисовичем, а в свидетельстве о рождении его жена записана как мать. Вот такие дела с молодильными яблоками.
Кстати, кому интересно, они не портятся.
Я недавно получила предложение выйти замуж. Не знаю, стоит ли говорить жениху, что с возрастом не все так просто. Дату свадьбы уже назначили.
И да, я посадила все косточки от сказочных яблок в деревне. В какой, не скажу. Иначе, боюсь, народу поубавится. Так что, не грустите. Все только начинается. И на всякий случай будьте осторожны с девочками по имени Миля, особенно, если чем-нибудь угощает. А то, ведь, ее мужа так до сих пор и не нашли.

Выходные у стариков не задались с самой пятницы. Обычно городские приезжали только по субботам, а тут заявились к вечеру, сюпризоделы эдакие!
Артем с женой Мариной соскучились по детям и приехали сразу после работы, провести с ними на даче уикенд.
Заглушив двигатель у ворот, они услышали истошный женский вокал, орущий на всю округу про крутейшие женские туфли и офигительные штаны. Марина аж вместе с макияжем побледнела — источник сильного истеричного голоса был определенно на их участке.
«Дед с Гариком, наверное, в магазин ушли, а Маня веселится у себя в мансарде!» — подумал Артем Иванович, и пока отстегивал ремень, начал разнос:
— Ну я сейчас этой девчонке покажу! Позорить отца матюгами! Говорил, давай ее в языковой лагерь отправим, а ты «нет-нет, она еще маленькая!» — передразнил он Марину, и без того пребывающую в предобморочном состоянии, — вот тебе «маленькая»!
Артем выскочил из тойоты и бросился к дому. Заметив, что кто-то тенью прошмыгнул у соседей, он застыдился еще больше и под открытым окном мансарды заорал:
— Мария Айвазян, вырубай шарманку и быстро ко мне!
Только тут до него дошло, что музыка идет не из мансарды дочери, а из сарайки деда. Артем Иванович решительно направился по узкой натоптанной тропинке, путаясь в высокой траве, мысленно поминая всех святых, и что надо бы кого-то нанять выкосить.
Открыв дверь каморки, он увидел, как раскрасневшаяся рыжая Маня на скаку выключает старенькую магнитолку его, Артема, молодости. Восьмилетний Гарик с вытаращенными на отца глазами пытается закрыть низкое окошко, рама которого все время выскальзывает из его неловких рук. В это время дед, повесив клюку на спинку стула, по инерции продолжает ритмично пританцовывать уже в тишине.
— Это что за ерунда, я вас спрашиваю?! — рявкнул Артем Иванович.
— А, это ты, Артемка! Веселенькая?! — сказал старик, кивая на выключенную магнитолу, — Я последний раз танцульки устраивал лет сорок назад в совхозном клубе. С этими… как их?.. С дамами. Мы им сейчас тут показали, правда, Гарри? — покрывшийся испариной Иван Георгич подмигнул прыснувшему со смеху мальчугану, — Ох, дамы-то где? — дед в недоумении осмотрелся, — А-а-а! Сбежали от тебя, Артемка! — засмеялся он, сняв клюку со стула и указующе ткнув ею в приоткрытое окошко.
Гарик упал спиной на кушетку и стал кататься по ней, давясь со смеху. Да так заразительно смеялся, что даже Артем Иванович не выдержал и растянул губы в улыбке:
— Шутишь все, старый ловелас? Здравствуй, родной! — Артем обнял отца, потрепал по голове лежащего на кушетке сына и подмигнул улыбающейся Мане, — ух, хулиганье! Развлекаетесь, значит! Пойдемте ужинать, мы не с пустыми руками приехали. Мария, иди помоги матери!
В этот самый момент на соседском участке тоже сложилась нетипичная для пятницы ситуация.
Как только из каморки деда Ивана засекли подъехавшую к калитке тойоту, БабКатя и Наташенька по импульсивному предложению смущенной красавицы Мани выползли в сад через распахнутое низкое окошко. Под прикрытием громкой музыки и высокой травы они прокрались на свою территорию, при этом завалив неустойчивый столбик в малиннике по пути своего следования. Перед запертой дверью их дачного домика незадачливых шпионок неожиданно встретил чемоданчик Антонины.
— Мама приехала… — прокомментировала Наташенька вдруг поскучневшим голосом.
Больше месяца мать ее, Антонина Владимировна, не показывала нос на даче под предлогом «горячего периода» на работе. Но, видимо, на поспевшую малину горячий сезон не распространялся. Антонина с детства была неравнодушна к этой ягодке.
— Да, конец веселью! Теперь узнаем, что мы все лето делали неправильно, а то ведь сами-то не догадались бы… — заранее предвкушая семейный разлад, подтвердила БабКатя настроение внучки.
Обычно Антонина Владимировна не то, что ребенка со своей матерью не проведывала, она звонила лишь раз в неделю. Как правило, по делу или сообщить, что перевела содержание. А тут, здрасьте, сама явилась!
Оглядевшись, БабКатя дочу свою городскую не увидела.
— А где сама-то? … Давай, что ли, у ворот посмотрим, — предложила она.
И догадка была верна! У ворот за домом, в окне дальней комнаты торчала задняя часть Антонины Владимировны в офисной юбке. Из юбки бессмысленно болтались ноги Антонины в поисках хоть какой-то опоры.
— Как же мы все похожи, правда Наташка?! — тихонько спросила бабушка у внучки, намекая на их только что случившийся побег от соседей через окно.
Наташенька, скрючившись пополам, смеялась, беззвучно разевая рот.
— Погоди, дочка, сейчас подсажу! — кинулась БабКатя спасать застрявшую кровиночку. — Ты чего это не в дверь, родная моя?
— Я ключи забыла. Вас звала-звала… А у соседей музыка орала, так без толку, же! Час сидела, а потом увидела, что окно приоткрыто…— раздалось из передней половины Антонины Владимировны, находящейся внутри комнаты.
— Хоть бы позвонила, тихоня, предупредила, что приедешь.
— Хотела, да отвлеклась чего-то. А потом, думаю, чего звонить-то, приеду и поговорим.
— Эх ты! А если бы мы в гости куда подались допоздна? Так бы и торчала тут юбкой своей наружу!
В это время Наташенька успокоилась и почти без смешков помогла из комнаты затащить мать внутрь.
Утро вечера мудренее, говорят.
Спозаранку городские на обоих участках принялись за имитацию бурной деятельности. За вымышленными делами проще прятаться от разговоров с близкими. Что младшим, что старшим. Понятно дело, без их помощи старики тут пропадают совсем.
Артем Иванович поправил забор, покосил, как мог, заросшие тропки в саду, сложил дрова, наколотые отцом за неделю. Оглядел хозяйским взглядом участок, вздохнул с глубоким чувством удовлетворения и пошел обедать.
Антонина Владимировна тоже решила, что без нее малину не соберут. И, как только солнышко заглянуло к ней в окно, не умываясь полезла в малинник. Где и пропаслась до обеда.
Обобрав ягоды на своей стороне, Антонина Владимировна стала заглядываться на краснеющих гигантов за сеткой. К ним со стороны соседей пробраться явно никто не сможет, и ароматные спелые ягоды осыплются же к вечеру!
— Убирайте с нашей стороны свои кусты! — Артем Иванович махнул не дожеванным пучком укропа с крыльца в сторону соседского участка, обращаясь к замеченной Антонине.
В это время сухотелая женщина в малиннике, замерла с протянутой на чужой участок поверх рабицы рукой. Засмущавшись, что ее засекли, быстро убрала руку обратно в высокую зеленую чащу. Но смолчать не смогла. Выставив вперед оседланный очками длинный нос, заорала:
— Наши кусты с нашей стороны, а то, что у вас там вылезло, сами и убирайте! Мы малину к вам не засылаем, а вот вы, похоже забор опять сдвинули! Вон столбик свежий стоит! — и она с хрустом прошла вдоль забора прямо по кустам, до проплешины со столбиком.
Убедительно ткнула пальцем в свежий суглинок, притоптанный вокруг железяки.
— Мы не сдвигаем, а укрепляем, потому что некоторые норовят вообще сетку скинуть!
Артем Иванович сошел с низкого крыльца. Засунув руки в карманы, за пару шагов обогнул скамейку, на которой после обеда грелся на солнышке его отец, и угрожающе двинулся в сторону соседского участка.
— Артем Иванович, при всем моем уважении, последние годы ваше семейство ведет себя, как захватническая армия! А шесть соток давали одинаково всем: и моим родителям и вашим, — громко обвинила Антонина Владимировна друга своего детства, — Дождетесь! Вызову геодезистов, тогда и посмотрим, чего вы там укрепляете, и почему вдруг наша малина вам мешает!
Свидетели разговора — оба семейства, Айвазянов и Салиных — от таких угроз встрепенулись.
Маня, старшая внучка Айвазянов, высунулась из мансардного окна, Гарик, ее младший брат, с визгом убежал к матери на кухню, Иван Георгич, облокотившийся на свою палочку, открыл глаза и сверкнул ими на сына.
На соседнем участке БабКатя закудахтала и присела в беседке, схватившись за сердце. Наташенька, внучка ее, вернувшись с пруда, от испуга с колокольным звоном уронила ведра, и вода, как в замедленной съемке, плеснулась через забор.
— Давайте-давайте, Антонина Владимировна, — сказал с вызовом Артем Иванович, еле успев отскочить от брызг, — раз денег не жалко, тогда пригласите еще спецов, пусть сук уберут от яблони! Скажи им, отец! Лезут к нам, когда хотят, будто своего участка мало! А еще угрожают!
Иван Георгич поднял голову, с тоской посмотрел поверх провисшей рабицы в сторону беседки, где БабКатя успокаивала десятилетнюю внучку, зазря ходившую на пруд.
Старик встал и сказал сыну с легкой улыбкой:
— Чего делить-то? Нечего делить-то! Все — общее, все — для народа… — и направился к себе в каморку, опираясь на посох, тяжело подтягивая на каждый шаг затекшие ноги.
— Брось эти шуточки! Социализм в прошлом. А свою собственность надо защищать, вообще-то!
Дед махнул на него рукой и продолжил движение.
— А ты, папа, на них в суд подай! — съерничала сверху Маня, припоминая отцу, как тот ополчил на нее весь класс, разругавшись с учителем физкультуры из-за пустяка, и того по суду отстранили от ведения занятий.
— Цыц, Мария Айвазян! Тебя не спрашивали!
Маня быстро спрятала рыжую кудрявую голову в окне своего убежища. А Артем Иванович, вспомнив неприятный случай, поспешил ретироваться на кухню под крыло жены.
Антонина Владимировна признала себя победителем. Задрав нос, выползла из высокого малинника к маме и дочери:
— Это кого это дядя Артем обидел? — засюсюкала она Наташеньке, сложив тонкие губы куриной попкой.
— Зря ты, Тоня, воду мне тут мутишь! Жили мы с Наташкой без вас полтора месяца — ни слез, ни криков. И до конца лета бы как-нибудь протянули… Сидела бы в своем городе, с таксистами ругалась! Вот отца-то на тебя нет!
— Ни отца, ни мужа! — гордо заявила Антонина. — Я сама себе хозяйка и не допущу, чтобы одиноких женщин в правах ущемляли! — громче произнося последнее предложение, чтобы в соседнем дворе было слышно.
— Дуреха, ты, одинокая, вот и бесишься! — заключила БабКатя и пошла в дом. По пути искоса поглядывая на Ивана Григорича, еще не добравшегося до своего сарайчика.
— Мама! — вскликнула Антонина и закрыла уши дочери ладонями, — Как ты можешь? При Таточке меня обзывать? Это не педагогично!
— Ум у тебя поехал со своей педагогикой! Мы без всякой педагогики росли и вас воспитывали, — договорила БабКатя с крыльца и скрылась в низеньком дачном домике.
— Оно и видно! — огрызнулась Антонина Владимировна и, дернув всхлипывающую Наташеньку за руку, направилась за матерью.
Иван Георгич, пересекая со своим посохом заросший двор, подслушивал соседей и улыбался. Только вчера на рассвете они с Катенькой обсуждали, что одиночество — тяжелая ноша, и им, старикам, надо держаться вместе, потому что дети их живут уже по другим понятиям.
Старик дошел до своей каморки, сел на кушетку у низенького окошка, прислонив клюку к стене рядом. Он любовался из своего наблюдательного пункта на миролюбиво хлопочущую по хозяйству старенькую Катеньку, в голову то ли от обиды, то ли от бессилия лезла мысль:
«Наши-то, маленькими были, всегда вместе играли, и всегда что-то делили. Вот выросли, а так и не могут успокоится. Когда уже наиграются? Я уж, и не застану наверное…»
Весь июнь старики жили на даче с внуками вполне тихо, добрососедски, обыкновенно. Но кроме этого, в их отношениях появилась теплая потребность друг в друге.
Иван Георгич со своей границы бравурно поглядывал на плантацию БабКати и, как бывший агроном, клюкой деловито указывал, что на участке пора прополоть, что убрать, что подвязать.
Детям его советы, конечно, были не нужны, поэтому с Катериной-вдовушкой в этом вопросе они нашли точку соприкосновения. Он руководил, она проворно бегала по своему участку, выполняя его рекомендации, а участок благодарно цвел и плодоносил.
А в молодые годы Айвазяны и Салины дружили семьями. Не только дети, но и родители. Бывало вместе даже обедали по выходным или в отпуске. Вместе готовили, общались и смеялись прямо тут, под яблоней, где сейчас необъятный малинник и забор из провисающей сетки.
«Кто бы мог подумать, что последним человеком, кому я буду нужен, будет Катя Салина — мужняя жена, тихоня и серая мышка? — думал дед, — А, оказывается, мышка-то ничего! Шустрая такая, вон, как под современные ритмы крутилась». — Он мечтательно зацокал вставной челюстью.
В мечтаниях и дреме деда застали сумерки. Выходя из сарая, он увидел за границей своих зарослей пристальный взгляд бабКати из беседки. Она помахала ему. В ответ он улыбнулся, приосанился и даже прошел пару метров без посоха. Затем игриво подмигнул старушке и поковылял по тропинке к дому, где его ждала шумная семья.
Теперь он не огорчался приезду сына с женой, все мысли его были о том, чем его встретит заря завтрашнего дня.

С утра сюрприз уже ждал Артема Ивановича. Его что-то разбудило на рассвете, когда лучи еще низкого солнца заглянули в окно. Время было откровенно раннее, жена и дети крепко спали.
Пытаясь найти источник разбудившего его шума, Артем зашел проведать отца, но не нашел его в комнате. Диван был тщательно застелен.
Сердце сорокалетнего мужчины сжалось от страха.
«Вот куда он мог деться посреди ночи?» — подумал Артем, метнувшись к кровати жены. Как всегда, сначала решил спросить у нее:
— Марина, Марина! — тряс он ее за плечо. — Отец пропал! — он без подготовки ошарашил сонную жену, пытавшуюся сообразить, что происходит.
Марина подскочила, сгребла шапку темных кудрявых волос под воротник легкого халатика и уставилась на Артема:
— Куда пропал? Когда?
— Что ты глупости спрашиваешь? Если б знать, тогда бы и не пропал… Лучше скажи, что делать? Полицию? Может он в лесу? — сердце Артема Ивановича стучало все громче и быстрее.
Вены на висках и на шее вздулись, лицо покраснело, руки затряслись.
— Успокойся, хороший мой, — Марина провела рукой по покрытому испариной плечу мужа, — Все хорошо. Ничего с ним не случилось… Ты записку поискал?
— Какая записка? Он уже лет пять только ложку в руках держать может — не выдержав закричал Артем.
— Чего вы орете так рано? — пропищал из-за занавески Гарик, — Дедушка во дворе. Он часто так уходит утром, чтобы нас не будить. А вы вот спать не даете. Идите тоже, гулять! — промямлил он и поудобнее устроился на подушке.
Артем Иванович с Мариной поспешили во двор. С крыльца они увидели под огромной яблоней две пары босых ног, торчащих из-за куста с осыпающимися пионами. Неловкость перемешалась с любопытством. Минут пять взрослые дети топтались на выходе, рассматривая старческие ноги, игриво катавшие зеленые яблоки по цветному покрывалу. Артему Ивановичу, опытному адвокату, понадобилось время, чтобы отважиться и заговорить с воркующей под яблоней парой.
— Ну, чего замерли-то? Идите уже, помогите встать, что ли? — раздался голос Ивана Георгича из-за кустов.
Артем Иванович то подглядывая, то зажмуривая глаза, подошел и протянул руку. Опершись на нее, первой поднялась БабКатя:
— Доброе утро, Артем. Рано вы встаете. Мои так до одиннадцати храпят.
— Здрасьте, ТетьКатя, — скромно, как в детстве, поздоровался Артем Иванович, — мы это… вот… обычно-то нет, а тут… — он начал было оправдывать свое появление, но его решительно прервал Иван Георгич:
— Сынок, поможешь? — неудачно опершись на клюку, он призвал к себе замешкавшегося сына, — Ну, поговорим?
— Давно вы… Э-э-э…. Встречаетесь? — начал Артем Иванович, усаживая отца на скамейку у дома.
— Да вот скоро месяц будет… — ответил старик, и приобнял, уже сидящую рядом, БабКатю.
— Хорошо — покорно сказал Артем Иванович, отступив на шаг к зажавшей руками рот жене.
Пары переглядывались, подбирая слова для продолжения разговора. Молчание затянулось. Артему Ивановичу вдруг пришло в голову:
— Это вы сами столбик сдвинули? Чтобы ходить?
— Нет, это случайно получилось. Уронили с Наташкой, когда в пятницу от вас улепетывали, — засмеялась БабКатя. Старик с тихим придыханием тоже хохотнул и приобнял свою женщину за хулиганские замашки.
— А-а-а, понятно, — Артему Ивановичу опять стало неловко.
Все опять замолчали, отводя друг от друга глаза.
— Так вы будете дальше встречаться или съедетесь, — наконец придя в себя, спросила Марина. По ее мнению, надо было сразу расставить все точки над i.
— Мы об этом пока не думали, — ответила сходу БабКатя, и старики засмущались, взявшись за руки как подростки, — До конца лета, наверное, так поживем, да? — спросила БабКатя уже у Ивана Георгича.
— Конечно, Катенька, не будем загадывать. Только вот забор хорошо бы снять пока. А то мне больно далеко через ворота. Пока обойдешь, все желание пропадает, — шутканул дед, — да и Катя — уж не девочка, через него сигать-то, — засмеялся Иван Георгич.
— Конечно, сниму, только вы, ТетьКатя, Антонину там подготовьте, а то она больно злая на меня.
БабКатя охотно закивала головой.
— Вот и славно, — подытожил Иван Георгич.
— Слава тебе, Господи, сговорились, — облегченно сказала бабКатя.
— Совет вам, да любовь! — выпалила Марина.
— Ну уж скажешь тоже, — Артем Иванович удивленно на нее посмотрел, Марина смутилась, — Мы рады за вас, отец. Чесслово, рады.
Артем Иванович обнял отца и троекратно поцеловал БабКатю. День начался рано, и казалось, давно уже не было таких счастливых дней.
А после обеда БабКатя по свежепрокошенному проходу, где только-только сняли сетку, пришла с новостями:
— Ваня, Антонина Наташу завтра на три недели в Болгарию увозит.
— Хорошо, молодцы, — сказал он сухо и насторожился тону, — И что?
— Она попросила меня пожить в их квартире, за кошками приглядеть. Я должна помочь…
— Три недели? Это почти до сентября? А посадки? — спросил старик.
— Не нужны они никому! Все в магазине есть, — повторила БабКатя слова дочери, отводя глаза.
— Ну, что ж, поезжай, трусиха. Боишься, поди? Сбегаешь от официальных отношений? — отшутился дед.
БабКатя села рядом с дедом на диван и крепко обняла его за плечи:
— Ничего я с тобой не боюсь, старый! Вот приеду и в сентябре заберу тебя в свою квартиру!
У Ивана Георгича заслезились глаза, и он крепко поцеловал любимую женщину в губы.
— Я буду ждать тебя, Катенька, — шепнул ей на ухо.
Рано утром Артем Иванович с Мариной уехали на работу. Перед тем, как сесть в машину, они нежно попрощались с провожавшей их веселой компанией. А к обеду оставшиеся Айвазяны у такси прощались уже с Салиными. Прощались на долгие три недели.
— Береги себя, старый, — сказала БабКатя, погладив Ивана Георгича по белым вискам.
— Не скучай, моя хорошая, скоро свидимся, — ответил дед, поцеловав ее руку.
— До свидания, дети! Наташа, скажи: «До свидания!» — В своей манере Антонина Владимировна проявляла педагогическое чутье даже прощаясь.
— До свидания... — нестройным хором ответили трое ребят.

Под конец августа к заросшей травой калитке подъехала машина такси с городскими номерами. Из нее выскочила почти черная загорелая Наташенька и с трудом выгрузилась осунувшаяся БабКатя.
По пути в дом БабКатя заметила новый забор с высокой жесткой сеткой. Глаза ее увлажнились, губы сжались, сделав морщинки вокруг рта еще глубже.
Пока Наташенька обследовала брошенное дачное хозяйство, БабКатя подошла к забору. На лавочке у крыльца сидела рыжая Маня в больших салатовых наушниках. БабКатя помахала и окликнула ее.
Как только Маня заметила соседку, стянула с головы наушники и грустно улыбнулась.
— Давно?! — крикнула БабКатя через участок.
Маня поднялась и подошла к сетке:
— Через три дня, как вы уехали…
БабКатя сжала до белых пальцев новый квадратный столб забора.
— А где... — начала она расспрос, повисая на ограде, и сама себя остановила, — Да ты, наверное, не знаешь….
— На новом кладбище, если вы об этом… — ответила по-взрослому Маня.
— Ну-да, ну-да… А чего отец не позвонил?
Мария пожала плечами, ковыряя ногтем подушечки наушников.
— Угу, понятно… Манюша, Наташа все к тебе рвется. Можно, она у тебя переночует сегодня? У нее там для тебя сюрприз какой-то.
— Конечно, БабКатя, пусть приходит.
Покивав в ответ, БабКатя оторвалась от забора и, сгорбившись, пошла домой. Мане показалось, что старушка совсем исхудала за эти недели и стала меньше ростом.
Последние дни каникул БабКатя больше не разговаривала с Айвазянами. Она больше не занималась своим участком, и даже не выходила в беседку.
В конце сентября Антонина Владимировна позвонила Артему Ивановичу:
— Артем Иванович, я участок продаю, не хотите выкупить?
— Антонина Владимировна, а как же ТетьКатя без фазенды на будущий год?
— Мама скончалась, две недели как. А нам не к чему все это…
— Вот как?.. Сочувствую…
— М-да… ушли наши старики.
— Их забором не удержишь…